Федерико Гарсиа Лорка
Танец
Танцует в Севилье Кармен
у стен, голубых от мела,
и жарки зрачки у Кармен,
а волосы снежно-белы.
Невесты,
закройте ставни!
Змея в волосах желтеет,
и словно из дали дальней,
танцуя, встает былое
и бредит любовью давней.
Невесты,
закройте ставни!
Пустынны дворы Севильи,
и в их глубине вечерней
сердцам андалузским снятся
следы позабытых терний.
Невесты,
закройте ставни!
* * *
Деревце, деревцо
к засухе зацвело.
Девушка к роще масличной
шла вечереюшим полем,
и обнимал ее ветер,
ветреный друг колоколен.
На андалузских лошадках
ехало четверо конных,
пыль оседала на куртках,
на голубых и зеленых.
"Едем, красавица, в Кордову!"
Девушка им ни слова.
Три молодых матадора
с горного шли перевала,
шелк отливал апельсином,
сталь серебром отливала.
"Едем, красотка, в Севилью!"
Девушка им ни слова.
Когда опустился вечер,
лиловою мглой омытый,
юноша вынес из сада
розы и лунные мирты.
"Радость, идем в Гранаду!"
И снова в ответ ни слова.
Осталась девушка в поле
срывать оливки в тумане,
и ветер серые руки
сомкнул на девичьем стане.
Деревце, деревцо
к засухе зацвело.
* * *
Гитара.
Начинается.
плач гитары.
Разбивается,
чаша утра.
Начинается.
плач гитары.
О, не жди от нее.
молчанья,
не проси у нее
молчанья!
Неустанно
гитара плачет,
как вода по каналам - плачет,
как ветра над снегами - плачет,
не моли ее о молчанье!
Так плачет закат о рассвете,
так плачет стрела без цели,
так песок раскаленный плачет
о прохладной красе камелий.
Так прощается с жизнью птица
под угрозой змеиного жала.
О гитара,
бедная жертва
пяти проворных кинжалов!
* * * пер. М.И.Цветаева
Цыганские романсеро. 1924 - 1927
Пресьоса и ветер
Пергаментною луною
Пресьоса звенит беспечно,
среди хрусталей и лавров
бродя по тропинке млечной.
И, бубен ее заслыша,
бежит тишина в обрывы,
где море в недрах колышет
полуночь, полную рыбы.
На скалах солдаты дремлют
в беззвездном ночном молчанье
на страже у белых башен,
в которых спят англичане.
А волны, цыгане моря,
играя в зеленом мраке,
склоняют к узорным гротам
сосновые ветви влаги...
Пергаментною луною
Пресьоса звенит беспечно.
И обортнем полночным
к ней ветер спешит навстречу.
Встает святым Христофором
нагой великан небесный -
маня колдовской волынкой,
зовет голосами бездны.
- О, дай мне скорей, цыганка,
откинуть подол твой белый!
Раскрой в моих древних пальцах
лазурную розу тела!
Пресьоса роняет бубен
и в страхе летит, как птица.
За нею косматый ветер
с мечом раскаленным мчится.
Застыло дыханье моря,
забились бледные ветви,
запели флейты ущелий,
и гонг снегов им ответил.
Пресьоса, беги, Пресьоса!
Все ближе зеленый ветер!
Пресьоса, беги, Пресьоса!
Он ловит тебя за плечи!
Сатир из звезд и туманов
в огнях сверкающей речи...
Пресьоса, полная страха,
бежит по крутым откосам
к высокой, как сосны, башне,
где дремлет английский консул.
Дозорные бьют тревогу,
и вот уже вдоль ограды,
к виску заломив береты,
навстречу бегут солдаты.
Несет молока ей консул,
дает ей воды в бокале,
подносит ей рюмку водки -
Пресьоса не пьет ни капли.
Она и словечка молвить
не может от слез и дрожи.
А ветер верхом на кровле,
хрипя, черепицу гложет.
* * *
Неверная жена
И в полночь на край долины
увел я жену чужую,
а думал - она невинна...
То было ночью Сант-Яго,
и, словно сговору рады,
в округе огни погасли
и замерцали цикады.
Я сонных грудей коснулся,
последний проулок минув,
и жарко они раскрылись
кистями ночных жасминов.
А юбки, шурша крахмалом,
в ушах у меня дрожали,
как шелковые завесы,
раскромсанные ножами.
Врастая в безлунный сумрак,
ворчали деревья глухо,
и дальним собачьим лаем
за нами гналась округа...
За голубой ежевикой
у тростникового плеса
я в белый песок впечатал
ее смоляные косы.
Я сдернул шелковый галстук.
Она наряд разбросала.
Я снял ремень с кобурою,
она - четыре корсажа.
Ее жасминная кожа
светилась жемчугом теплым,
нежнее лунного света,
когда скользит он по стеклам.
А бедра ее метались,
как пойманные форели,
то лунным холодом стыли,
то белым огнем горели.
И лучшей в мире дорогой
до первой утренней птицы
меня этой ночью мчала
атласная кобылица...
Тому, кто слывет мужчиной,
нескромничать не пристало,
и я повторять не стану
слова, что она шептала.
В песчинках и поцелуях
она ушла на рассвете.
Кинжалы трефовых лилий
вдогонку рубили ветер.
Я вел себя так, как должно,
цыган до смертного часа.
Я дал ей ларец на память
и больше не стал встречаться,
запомнив обман той ночи
у края речной долины,-
она ведь была замужней,
а мне клялась, что невинна.
* * *
Фрагмент из третьего действия пьесы
"Когда пройдет пять лет".
Юноша (растерянный).
Куда, моя жизнь, уходишь,
откликнись, любовь, куда?
В бокале пенится ветер,
стекло - морская вода.
Стенографистка (появляясь).
Куда иду? На встречу.
Юноша.
Любовь моя!
Стенографистка.
С тобою.
Юноша.
Туда, где выпал иней
на полотно тугое,
тебя, мой цвет осенний,
я приведу нагою.
Скорей! Пока не поздно!
Скорей! Пока от пенья
у соловьиных веток
не пожелтели перья!
Стенографистка.
О да, ведь солнце - коршун.
Вернее, гриф стеклянный.
Нет, это ствол высокий,
а ты - туман поляны.
Да почему и вправду
от твоего объятья
не зацветают воды,
не выцветают платья?
Но я сыта туманом,
оставь меня на взгорье.
И заслони мне небо,
высокое, как горе.
Юноша.
Не говори так, радость!
Не траться на пустое!
Светлеет кровь от жара.
Я жить хочу.
Стенографистка.
Мечтою?
Юноша.
Тобой.
Стенографистка.
Что там запело,
так далеко и смутно?
Юноша.
Любовь моя, светает,
опять вернулось утро.
Стенографистка.
В ветвях заглохшей тени
поет туман вечерний,
мой соловей осенний.
Мой соловей. Я слышу.
Я услыхала рано.
Я ухожу.
Юноша.
За мною?
Стенографистка.
За пеленой тумана.
(С тоской прижимаясь к груди Юноши.)
Что там запело смутно
таким далеким горном?
Юноша.
Запела кровь, подруга,
и скоро хлынет горлом.
Стенографистка.
Навеки так, навеки!
До смертного порога!
Юноша.
Ах, поздно, слишком поздно!
Идем!
Стенографистка.
Еще немного!
Юноша.
Любовь не ждет!
Стенографистка (отстраняясь).
И уходит.
И кто ответит, куда?
В бокале пенится ветер,
стекло - морская вода.
* * * перевод А.М.Гелескул (все, кроме "Гитара")
Возврат
